Натренированные тихими репетициями, наши старшекурсники отыграли идеально.
Урок зельеварения у седьмого курса начался с того, что рассевшиеся студенты, вначале хогвартские, а потом и иностранные, звонко уткнулись лбами в парты и протянули в сторону вошедшего Снейпа свои пустые котлы со словами:
— Хороший день для зелий, мастер Снейп! Да благословит нас великий дух на добрую работу! — разумеется, нетренированные чужестранцы вносили некую рассогласованность в этот хор, но, говорят, вышло неплохо.
Снейп, ранее с подзатыльником конфисковавший у меня черновую версию журнала и более менее подготовленный к такому развитию событий, молитвенно сложил руки на груди и с поклоном ответил:
— Великий дух сегодня благоволит к вам, о юные адепты тончайшего из искусств! — говорят, на этом моменте уже кто–то из наших тихо плакал в парту. — Эх, — разогнувшись, мечтательно добавил отчим, — обож–жаю эту традицию, великолепное начало для урока, — а вот тут, уловив смысл, плакать захотели все участвующие в шутке. Французы и болгары, к их чести, даже не покрутили пальцем у виска.
Флитвик был весьма удивлен, когда, войдя в кабинет, оказался в коридоре почета из собственных студентов. Лица, старательно избавленные от любых следов печати интеллекта, поднятые вверх палочки и левитируемые в два ряда перья. Опять же, у гостей получалось не совсем синхронно, но лиха беда начало…
Едва полугоблин осмыслил открывшуюся перед ним картину, прозвучало гоблинское приветствие от учеников к мастеру — немного подправленный разговорный вариант. После долгих редакций удалось избавиться от двух абзацев с описанием проклятий и недугов, которые падут на голову безалаберных студентов; матерные слова, впрочем, все же было решено оставить.
Ну и на протяжении всего урока Флитвика ожидали максимально короткие и емкие ответы плюс гоблинские «да» и «нет» вместо английских. Ошарашенный подобным поворотом событий и мучительно пытавшийся обдумать происходящее, Флитвик даже ненадолго сошел за описанный в журнале образ полугоблина–деспота.
Для Спраут мы подобрали простенький языческий ритуал с нехитрым смыслом «чтоб все росло и плодилось». Тем более, там был довольно несложный танец и глотание червяка, загодя подготовленного и умерщвленного. Подсоленными разноцветными гибкими сосисками (спасибо домовикам за сотрудничество) хозяева гостеприимно поделились, вроде даже, стошнило всего пятерых иностранцев…
МакГонагалл решила впечатлить будущих своих подопечных и, как и всегда, предстала перед студентами в виде кошки. Это, кстати, действительно очень большое достижение, пусть, будучи первокурсником, мы этого и не понимали. В Британии всего девять зарегистрированных анимагов, с незарегистрированными можно увеличить это число в два с половиной или три раза. Обычно звероформа имеет большое влияние на мага, вон, у Сириуса порой проявлялись собачьи повадки, мой биологический папа вполне себе может тайком от большого мира глушить по выходным ягель, Петтигрю, кроме крысиного характера, получил и не самые приятные изменения во внешности. На Минерве же ее форма в людской оболочке практически никак не отражается, а это требует очень серьезного контроля и воли, тем более при хищной форме, даже такой маленькой.
Так вот, профессор МакГонагалл, значит, сидит строго на своем столе. Я это предусмотрел, поэтому в описании профессора трансфигурации особенно упомянул склонность женщины опаздывать и наличие и нее милой кошечки. Кошка очень дружелюбная, любит, когда ее чешут за ушком и дают всякие вкусности, благосклонно относится к сюсюканью и, в силу профессии хозяйки, просто обожает, когда ей пересказывают какие–нибудь трансфигурационные законы. Сама профессор нестрого относится к дисциплине и даже радуется, когда ее любимицу балуют.
В свое оправдание могу сказать, что я уже заказал для МакГонагалл очень редкое издание одной профильной книги, которой у нее не было и на которую она точила зубы. Кхм…
Увидев разрозненную толпу студентов, расхлябанно вошедшую в класс, и часть, преимущественно женскую, направившуюся к ней, профессор неслабо удивилась, от неожиданности даже упала на бок и от атаки чужими духами озадаченно чихнула. Волна умиления на этом моменте захлестнула абсолютно всех, даже наших, что уж говорить о неподготовленном и непредупрежденном зрителе?
Впрочем, профессор довольно быстро удрала от сраженных ее кошачьим обаянием студенток, и вскоре вернулась в кабинет в людском обличье, где устроила небольшой красный террор. В ходе репрессий были конфискованы несколько экземпляров журнала. Профессор пролистала издание, потом вчиталась… Собственные невзгоды были быстро забыты, да и сама профессор довольно быстро успокоилась, вытерла слезы, для верности хряпнула валерьянки, дала классу контрольный опрос и направилась к директору.
Отчим сказал, что собрались вначале только «пострадавшие», и в кабинете директора очень долго решался вопрос: остановить сумасшествие или все–таки полюбоваться дальнейшими результатами? В конце концов, победила солидарность: всем хотелось увидеть реакцию Грюма, «добродушного свойского парня, но сухого теоретика, магистра в области структурных построений и ритуалистики, пренебрежительно относящегося к практике. На уроке расставить парты елочкой, подготовить чернила и пергамент, со звонком начать перерисовывать одного монстра из учебника, после определить для него руны удержания на пентакле. Только по окончанию работы обратить внимание на преподавателя; возможно, он будет всячески мешать работе».
Ну и на вторых местах уже были: Трелони, на урок к которой «обязательно являться с рисунком «Доши–ро кито» — доверяю судьбе, на лбу; сидеть на пуфе, поджав ноги под себя и положив руки ладонями на стол; никогда не встречаться с пророчицей взглядом. Если вначале урока вам не выдали лягушку или иное земноводное — попросить его. Возможен каверзный вопрос «зачем?!» в разных вариациях, в качестве ответа выразительно закатить глаза в сторону знака на лбу и хлопнуть в ладоши». Вектор, которую в качестве приветствия ожидала добрая поэма про чудеса арифмантики, трагическую любовь параллельных прямых и кровавую войну асимптот с интегралами, которые, вообще–то, побоку друг другу, но честь предела и производной надо защитить ведь… На ритм шекспировского «Дня святого Криспиана», между прочим.
Ну и так далее.
Самое смешное, что первые две страницы журнала были отдельно выделены на близнецов Уизли, которые и загоняли журналы. Там белым по черному было написано — официально признанные главные приколисты школы, не брать ничего из их рук, не верить ни единому их слову… Хоть бы кто–то задумался, ей–ей — но нет, образ пустозвонов и торгашей застил ребятам глаза… Вот где нужна, как время от времени говорит Грозный Глаз, постоянная бдительность.
К вечеру все старшекурсники уже слили воспоминания во флакончики; на выходные Малфой обещал выпросить у отца Омут Памяти, и за предоставленный материал поделиться оным с другими факультетами. Сеансы просмотра уроков уже были предварительно расписаны, пока решался вопрос — приглашать ли наших иностранных коллег (в конце концов, они нам веселье обеспечили, теперь время насладиться их фейспалмами), и если да, то к кому?
По итогам продаж, кстати, мы не только окупили затраты на материалы в журнале, но даже смогли немного навариться. Было единодушно решено с лишних средств проспонсировать еду и сливочное пиво для факультета на время просмотра итогов шутки.
Но как бы то ни было, наступил вечер. Праздничный ужин по случаю истечения суток с момента начала турнирного отбора, определение Чемпионов… Кандидатов было очень, очень много — эльфы едва успели убрать все залежи бумаги у Кубка, к концу дня там накопился едва не футовый слой бумаги. И судя по ожидающим взглядам многих несовершеннолетних студентов — процент попаданий в Кубок был отнюдь не самым худшим…
И настал час икс! Разговоры смолкли, и на правах хозяина объявить результаты отбора вышел Дамблдор.
— Чемпион Шармбатона! — громогласно объявил он, и Кубок тут же выплюнул чуть тлеющую бумажку: — Флер Делакур!
— …Чемпион Дурмштранга! — продолжил директор, когда стихли аплодисменты и по уши довольная Флер удалилась в отдельную комнату для инструктажа. Закономерно получился Крам. И, наконец: — Чемпион Хогвартса!
Все выжидающе смотрели на Кубок. И смотрели. И смотрели. Очевидно, артефакт был всерьез озадачен количеством заявок. Почувствовав неладное в затянувшейся паузе, Дамблдор картинно поднял брови, пожал плечами, развел руками и подошел ближе к Кубку; к нему уже спешили и некоторые преподаватели. После быстрых манипуляций Кубок зашипел, забулькал и очередью выплюнул сразу два листочка.